Беларусь и Наполеон: 200 лет

[Молодая]

2012 год – год двухсотлетнего юбилея войны с Наполеоном, как и аналогичный юбилей двухсотлетия воссоздания ВКЛ. Странно, но по сей день в Беларуси преобладает именно не местный, но заграничный, российский взгляд на все эти события 1812 года, на войну, которую ошибочно называют Отечественной войной. Верно, отечественной она была, но лишь для тех беларусов и украинцев с поляками, которые принимали участие в той войне как раз в армии Наполеона, отстаивая независимость Великого княжества Литовского.

МИФЫ О ВОЙНЕ 1812 ГОДА

В детстве я, как и миллионы других мальчишек, изучал историю войны 1812 года по школьным учебникам и книгам Михаила Брагина (таких как «В грозную пору – 1812 год») и прочих военных писателей и пропагандистов. Много противоречивого в них было, что, однако, стал понимать лишь с возрастом. Ну а позже и вообще все прояснилось: Брагин писал все свои книги о войне 1812 годы в 1940-х годах, в годы войны с немцами, писал по заказу, для, так сказать, примера советским людям. Вот и получилась у Брагина и не война 1812 года, а вариация Второй мировой войны, где роль немцев Брагин отвел французам, а роль СССР – армии «ненавистного царя». Все поражения Брагин скрыл, а из некоторых поражений русской армии вообще сочинил победы. Сожжение Москвы тоже как-то деликатно замолчал, с явным намеком, что Москва сама собой сгорела при вступлении в нее французов. Или же подожженная пьяными захватчиками.

Странно и то, что, являясь уже двадцать лет суверенной страной, Беларусь все еще находится в плену царских и советских мифов о той войне. Так, в газете «Вечерний Минск» однажды появилась маленькая заметка, перечисляющая знаменательные даты в истории города Минска. Под датой 8 июля стояло: «8 июля 1812 года началась оккупация наполеоновскими войсками… После ухода французов в городе осталось 3,5 тысячи жителей из более чем 11 тысяч…» Заметка как бы говорит, что французы истребили до 8000 жителей Минска. А оккупацией, надо полагать, автор заметки называет освобождение Беларуси из-под крепостного гнета Российской империи, которая за 17 лет до этого сама произвела «классическую» оккупацию – захватив всю территорию ВКЛ с помощью армии Суворова.

Почему-то автор заметки не вспомнил, что 8000 жителей Минска как раз бежали из города перед вводом в него армии Кутузова. Разве это оккупация французами?

Итак, 8 июля 1812 года в Минск, из которого бежал российский губернатор с челядью, вступил авангард французского корпуса Даву. Приход Даву в Минск был подобен празднику. Местная беларуская шляхта вышла встречать французов с хлебом-солью.

Российские источники пишут, что французов, мол, с распростертыми объятиями принимали поляки Минска. Когда в конце года в Минск возвращалась русская армия, то его жители в страхе бежали, и город опустел. Российские историки вновь пишут, что бежали, мол, поляки.

Но поляки в Минске никогда не жили! Сваливая все на поляков, российские державные историки и власть имущие пропагандисты пытались подать беларусов как преданных друзей Российской империи, извечных союзников россиян, а поляков – как врагов, странным образом обрушивая при этом репрессии как раз на Литву-Беларусь, а не на Польшу.

Во время торжественной речи в Минске генерал Даву сказал, что армия Наполеона пришла не угнетать беларусов, а пришла вернуть им Родину. Именно этих слов все в Минске и ждали. Люди рукоплескали и плакали от счастья.

В минской типографии была отпечатана и распространялась по стране речь председателя комитета полиции Временного правительства Великого Княжества Литовского Кароля Прозара, произнесенная от имени всей беларуской шляхты перед Наполеоном в Смоленске: «Благоволите, Государь, развернуть летопись нашего Отечества и на всякой странице… узрите кровавым почерком запечатленную ненависть против наших хищников… Благоволи, государь, милостиво принять жертву нашей преданности...»

Вот каковы были истинные чувства наших предков. Французы воспринимались как освободители от царя. Об атмосфере, охватившей в те дни беларускую шляхту эйфории писал в своем историческом исследовании В. Г. Краснянский: «Что касается уездных городов Минской губернии, то в них происходило то же самое, что в Минске: те же торжественные встречи французов католическим духовенством и представителями города; шумные овации толпы, вечерние иллюминации, необычное оживление, вносимое помещиками, съезжавшимися из окрестных деревень попраздновать, пообедать, поговорить о восстановленной Польше». Начальник царской городской инвалидной команды поручик Бомбеш, с трудом в последние минуты убежав из Пинска, писал в рапорте командованию, что жители города, поджидая наполеоновские войска, бодрствовали всю ночь и почти во всех домах для этих дорогих гостей был приготовлен праздничный ужин…

В Могилеве российского военного, пытавшегося поджечь склады и магазины перед вступлением в город французских войск, нашли убитым. Его, судя по всему, убили сами же горожане. В Новогрудке офицера, также пытавшегося подпалить склады и магазины после ухода русских войск, просто подкупили, и он ушел, спалив для вида лишь пару стогов сена. Это красочные иллюстрации того, как якобы с радостью и благоговейным экстазом люди сжигали свои жилища, дабы они не доставались врагу. Сей очередной глупый миф царизма породил уже великий писатель Лев Толстой в своем романе «Война и мир».

В «Минской газете» №7 за 31 июля 1812 года была напечатана небольшая заметка «Подвиг обывателя Мозырского уезда»: «Обыватель Мозырского уезда Богуш, нанятый русским правительством пригнать в русскую армию 72 вола и доставить 30 куфлей водки при помощи Иеронима Митрановского, скрыл этот транспорт в лесу у Старобина Слуцкого уезда. При приближении войск победителей Богуш и Митрановский… доставили транспорт в отряд победителей»... Ну, чем не беларуские партизаны!

БЕЛАРУСЫ ЗА НАПОЛЕОНА

Вопреки утверждению многих российских и даже беларуских историков, в рядах Наполеона бились не только поляки, но и беларусы, включая беларуских татар. Так, при участии губернатора Литвы генерала ван Гогендорпа (служившего в армиях Пруссии, Голландии, участника войны за независимость США на стороне французов и бывшего послом Батавской республики в России) был создан эскадрон татарских гусар. Во главе подразделения был назначен майор 8-го кавалерийского полка Мустафа Мурза Азулевич.

Азулевич был официально назначен майором 1-го эскадрона татарской кавалерии, куда вошло 4 капитана, 7 первых лейтенантов, около 100 унтер-офицеров и рядовых. Возможно, что к осени 1812 года эскадрон мог бы увеличиться, но начавшееся отступление французов из Москвы привело к резкому спаду желающих записаться в отряд.

Боевое крещение эскадрон получил под Вильно, в боях 10-11 декабря 1812 года, когда война шла к печальному для Наполеона закату. Потери оказались огромными для сравнительно немногочисленного эскадрона: 90 татарских гусар было убито и ранено, в том числе погибли и все офицеры, включая первого командира эскадрона Мустафу Ахматовича. Татарские гусары наполеоновской Литвы перестали существовать. Известно лишь, что в начале 1813 года, в Познани, остатки эскадрона (30 человек) были причислены к 3-му полку шеволежеров Императорской гвардии, образовав 15-ю роту под командованием капитана Султан Улана, хотя настоящим влиянием в отряде пользовался второй лейтенант Ассан Алеб-имам.

Коренной мозырянин, бывший городской стольник и подстароста Ксаверий Обухович в чине полковника сформировал в Пинске 20-й уланский полк Великого княжества Литовского. Активными сторонниками Наполеона были и три брата Обуховича, мозырьские помещики. Старший из них, бывший мозырьский судья Адам Обухович, крестный отец великого впоследствии поэта Адама Мицкевича, был близким другом его отца, адвоката Николая Мицкевича, убежденного бонапартиста.

Первая столица ВКЛ город Новогрудок при Наполеоне вновь стал центром дистрикта, был избран мэр, назначен подпрефект и председатель гражданско-военной комиссии, а также была создана местная жандармерия. Город стал центром формирования 19-го уланского полка. Здесь же к исходу сентября были сформированы пехотные полки, а уланские – лишь во второй половине октября, уже накануне отступления французов.

Численность созданных здесь военных формирований составила 19.000 человек, включая жандармерию, причем обеспечить их всем необходимым должно было местное население. Формировались полки добровольцев, причем люди сами платили за пошив формы и за оружие. И это при том, что до этого российские власти призвали под ружье в селах и городах Беларуси почти всех, кого можно было. Беларуские же шляхтичи шли в царские Минский и Гродненский гусарские полки за неимением альтернативы, оказавшись таким образом в армии Кутузова вопреки собственному желанию.

И несмотря на то, что из-за насильственной мобилизации в ряды русской армии влилось более 30.000 беларусов, около 26.000 воевало на стороне Наполеона. Впрочем, были и такие беларусы (тогда еще называвшие себя литвинами), которые наивно считали Александра I лучше Наполеона. Михаил Огинский до последнего наделся, что его проект по восстановлению ВКЛ царь примет. Александр в самом деле обещал рассмотреть проект предоставления ВКЛ автономии и самостоятельности в составе Российской империи, но царь свое обещание не выполнил, обманув надежды Огинского.

Беларусы, вступившие в наполеоновские войска, считали себя по-прежнему гражданами Речи Посполитой и свято надеялись, что будут с оружием в руках отстаивать вновь провозглашенное Великое княжество Литовское, чего не удалось последним посполитым генералам Тадеушу Костюшко и Якубу Ясинскому в 1795 году.

И главное событие для всех литвин состояло в том, что Наполеон провозгласил 1 июля 1812 года решение о создании Временного правительства Великого княжества Литовского (и эту дату неплохо бы тоже отметить хотя бы в газетах). Власть вновь созданной ВКЛ распространялась на Виленскую, Гродненскую, Минскую губернии и Белостокскую область (в 1945 году отданную Польше Сталиным), которые были преобразованы в департаменты с двойной – местной и французской – администрацией. Подобным образом были организованы Витебская, Могилевская, Смоленская и Курляндская губернии, но Временному правительству они не подчинялись, как и, увы, не вошли во французскую версию ВКЛ.

Тем не менее, Наполеон проигнорировал просьбы польского сейма присоединить восстановленное государственное образование литвинов к Варшавскому герцогству. Так на короткое время вновь возродилось Великое княжество Литовское, в котором, как и прежде, проживали разные народы: беларусы, поляки, евреи, жемойты (ныне летувисы), татары и др. Все эти народы ВКЛ с благодарностью оценили подарок Бонапарта. Еще 16 июня генерал Сокольницкий предложил Наполеону создать отряд из литовских татар на добровольной основе. «Их честность и порядочность, вместе с храбростью неоднократно подвергались серьезным испытаниям. Они сгорают от желания служить родине».

Наполеон пообещал вернуть независимость ВКЛ и это обещание исполнил, пусть и не все литвинские земли включил в новое ВКЛ.

Ну а поражение Наполеона и взятие союзниками Парижа наши предки литвины воспринимали как собственное поражение. Адъютант Милорадовича Ф. Глинка, находясь в те дни в Вильне, так описал это событие: «Париж взят!» Весть сия распространяется в городе. Русские в восторге, поляки (Глинка так называет беларусов. - Прим. М.Г.) — смотрят сентябрем!.. Эта весть укусила их за сердце. Площадь, где гуляют, вдруг опустела; все присмирели в домах». Виленцы сердцем болели за Бонапарта.

МИФ О ПАРТИЗАНАХ

Поводом назвать войну с Наполеоном Отечественной войной послужило якобы то, что русский народ поднялся-де на борьбу с захватчиками… Самое смешное здесь то, что российские крепостные крестьяне так же, как и беларусы, ожидали Наполеона как освободителя, волками глядя на своих помещиков, коих начали втихую убивать, а сами убегать в лес, чтобы их не призвали в ополчение.

Байки про партизан лживы все насквозь! Не могло быть партизан в крепостной стране, где бегство в лес с оружием в руках крепостного крестьянина считалось преступлением. Российский крестьянин даже не имел права прийти в собственную армию добровольцем. Такой случай имел место под Калугой, и такого «смутьяна» в кандалах доставили обратно в деревню к помещику за самовольное оставление места своего «заточения».

То, что российские писатели называют партизанами, на самом деле были армейскими террористическими группами, собранными по приказу Кутузова, чтобы разрушать инфраструктуру французской армии, по плану еще Барклая де Толли. В этих отрядах в самом деле можно было нередко видеть крестьян, но только тех, кого подневольно определил в эти группы по приказу армии сам помещик.

Солдаты армии Наполеона были шокированы нищетой и забитостью российского населения, а генерал Ж. Д. Компан писал, что свиньи во Франции живут лучше и чище беларуских крепостных.

А. Пасторе писал о том, что «грустно наблюдать эту иерархию рабства, это постепенное вырождение человека на общественной лестнице». Беларуских местных помещиков (понятно, что среди них почти не было этнических беларусов, только русские колонизаторы типа Суворова, рабовладельца в Кобрине) он определил как «жадных паразитов и корыстолюбивых льстецов».

О крайней забитости крепостных свидетельствует случай, произошедший летом 1812 года, описанный А.Х. Бенкендорфом: «После освобождения деревни, принадлежавшей княгине Голицыной, один из крестьян, обратившись от имени всех, просил позволения утопить одну из женщин деревни. Оказалось, что она указала мародёрам место, где было спрятано добро госпожи, несчастную женщину долго секли, и она была очень больна от этого, но, как сказал крестьянин, «разве это может оправдать нарушение интересов нашей госпожи?» Бенкендорф предположил, что крестьяне очень любят свою госпожу, и с изумлением узнал, что они ее ненавидят. Вот до какого состояния были доведены люди. А.В. Никитенко с грустью отмечал, что большинство крепостных жили тогда исключительно интересами своих господ и более ничем. От таких людей трудно ожидать патриотического чувства в современном его понимании. Этот «патриотизм» бесстрастно и отражает статистика того времени.

Так, Щелковский край после призыва царя дать отпор врагу и собрать ополчение откликнулся тем, что выставил в общей сложности всего лишь 392 ополченца, да и то, благодаря тому, что лишь одна деревня Гребнево собрала под ружье 108 человек. Остальные деревни – Маврино, Горбуново, Торбеево, Старково, Могутово и другие – выставляли в среднем от двух до четырех-пяти человек. Что же касается деревень Алмазово, Сергиевское, Никольское, Тимонино, Турабьево, Петровское, Кузьминки и Беседы, то оттуда вообще никто не пошел в ополчение. Да и состав ополчения не всегда представлял людей нужного возраста. Здоровье многих ополченцев не позволяло брать их в боевой строй. К примеру, помещик М.А. Мамонов, осматривая свое ополчение и тех, кого туда загнали силой, писал: «К тому же ратники, кроме годных 8 человек, поступили старые и увечные; к тому же многие были таковые, что жили в вотчине по старости лет…»

Да, среди дворянства, возможно, был подъем патриотического духа. Особенно молодые юноши рвались в бой, но в деревнях, селах и на хуторах бескрайних просторов России идти на войну никто не горел желанием. Помещики отправляли силой в ополчение тех крепостных, которые зарекомендовали себя как пьяницы и лентяи, от которых в поместье не было толка. Так, господин Орлов-Давыдов в своем предписании приказчику пишет: «Наблюдать очередь между крестьян в рекрутстве поставленную, пьяниц, мотов, непрочных для вотчины отнюдь не беречь, хотя бы за некоторыми и очереди не было». То есть берите в ополчение все, что не жалко самому. «Хороший» подход, ничего не скажешь.

Российский автор А.К. Кабанова в работе «Отечественная война и русское общество. Том V, Ополчение 1812 года» пишет: «Дворянство, собираясь в губернских городах, определяло уравнительный размер пожертвований людьми; это одно уже, конечно, лишало пожертвование характера добровольности. Но этого мало — правительство вмешивалось в эти постановления дворян само. Пропорция пожертвования воинами в разных губерниях была весьма различна; в то время, как московские дворяне постановили доставить со 100 душ 10 воинов в полном вооружении и с провиантом на три месяца, Лифляндский ландтаг, по донесению курляндского губернатора Сиверса, согласился выставить с того же числа душ лишь 1 воина. В таких случаях правительство выступало на путь принуждений, оно, так сказать, уравнивало все пропорции и склонно было повышать их, доводя до того числа, которое было предложено московским дворянством».

Моральный облик ополченцев тоже порой оставлял желать лучшего. Так, в той же работе Кабановой приведены такие цифры потерь ополчения числом 2320 человек, по третьему Нижегородскому полку: «Обратилось в первобытное состояние – 1327; Осталось в госпиталях: русских – 211, заграничных – 218; Умерло – 408…» и т. д.

Как видим, больше половины «обратилось в первобытное состояние», т.е. разбежалось по лесам «партизанить». Патриотично? Не очень как-то. Хотя «одичавших» понять можно – они боялись, что после войны их, вопреки обещанию, переведут из милиции в регулярную армию, как это имело место в 1807 году.

Агронов пишет: «В отечественной историографии часто повторяют миф о том, что в 1812 г. народ с радостью шел в армию. Основан он на воспоминаниях представителей дворянства. Приведем ценнейшее свидетельство из дневника ростовского чиновника М.И. Маракуева, запись от 12 июля 1812 г.: «Император Александр приехал в Кремль, собралось огромное количество народа, вдруг распространился слух о том, что прикажут запереть все ворота и брать каждого силой в солдаты. Едва эта молва промчалась, как чернь ринулась вон, и в несколько минут Кремль опустел. Из Кремля разнеслось эхо по всей Москве, и множество черного народа из нее разбежалось». И это произошло в присутствии самого императора! На следующий день за Москвой Маракуев встретил толпы мужиков, бежавших вон из столицы. Они спрашивали чиновника, не берут ли в Москве в солдаты. Вот таковой патриотизм. Губернатору Ростопчину нужно памятник ставить за то, что он все-таки умудрился собрать ополчение из самых сознательных и решительных москвичей, а кого и силой принудил. Однако и это ополчение распустил.

П. Назаров, призванный в армию в сентябре 1812 г., писал, что никто из его деревни служить не хотел. Во время войны власти неоднократно успокаивали ополченцев, подтверждая, что они служат в армии лишь временно. Но люди все равно боялись, что служить придется 25 лет. Это если не убьют. «А ежели ранят, и станешь инвалидом, то скорее всего придется перебиваться без пенсии». Сам Назаров за 25 лет службы и после нескольких тяжёлых ранений получал пенсию всего в 20 рублей в год, что «едва хватало на пропитание».

Неприятие к ополчению или милиции выработалось у многих крестьян уже давно. Еще в 1806 году в разгар неудачных боев с Наполеоном в Австрии и Пруссии правительство выпустило манифест от 30 ноября 1806 года, где было объявлено о составлении милиции (народного ополчения) — всего предполагалось собрать 612.000. Милиция 1806 года закончила свое существование с большой для царя и дворян выгодой: ополченцы по разрешению правительства «без разбору» переводились в состав рекрутов, так что в 1807 году не пришлось прибегать к набору последних. Однако это распоряжение резко противоречило словам манифеста, призывавшего милиционеров на временное служение: «Когда благословением Всевышнего усилия Наши и верноподданных Наших, на защищение отечества... увенчаны будут вожделенными успехами... тогда... сии ополчения Наши положат оружие, возвратятся в свои домы и семейства, собственным их мужеством защищенные, где вкусят плоды мира, столь славно приобретенного».

Крепостные крестьяне, главная масса милиции, таким образом, были обмануты. По данным официального историка, из 200.000 милиции 1806 года 177.000 остались служить в сухопутном войске и во флоте. Кабанова пишет по этому поводу, что «подобный факт не мог, конечно, пройти бесследно в памяти народной — тяжелый осадок недоверия остался у народа, и правительство, через 6 лет, в памятный 1812 год, вызванное к формированию новых чрезвычайных сил, не могло не считаться с этим настроением. В своих разъяснениях оно подходит к этому вопросу, но весьма поверхностно, как бы внешне, играя словами». Таким образом, простые люди вновь чуют подвох и всеми стараниями избегают вступления в ополчение.

Однако и после войны с Наполеоном дела в армии с соблюдениями прав солдат шли не лучше. Возможно именно из-за махинаций правительства с ополчениями только за 1815-1825 гг. в русской армии произошло более пятнадцати восстаний!

Польская война – как называл эту кампанию сам Наполеон, оказалась для него проигрышной лишь только потому, что Бонапарт вовремя не остановился, как планировал еще в Витебске, и затем не смог проглотить кусок, который сам же откусил. Россия-матушка оказалось слишком огромной для его 450-тысячной армии, треть которой умерла во время бушевавшей эпидемии в ноябре 1812 года. От этой эпидемии русская армия пострадала не меньше. Кутузов после поражения при Бородино собрал в Тарутино новую армию, которая теперь увеличилась до 97.000, но в декабре из этой почти стотысячной армии в Вильну вступило немногим более 27.000, хотя с ноября никто активных действий с обоих сторон и не вел. Наполеон медленно отступал, а русская армия его медленно, и также страдая от холода и болезней, сопровождала.

Как видим, за месяц армия Кутузова от болезней и мелких стычек потеряла 70.000 (!!!) человек. Даже больше, чем потерял Наполеон за это же время. Тупая и совершенно неоправданная тактика выжженной земли, о которую постоянно спотыкался и «изобретатель» сей практики Иван Грозный, и Петр I, вновь оказалась неэффективной и губительной для собственной же армии и народа. Но история русскую армию, увы, ничему не научила.

Источник: Аналитическая газета "Секретные исследования"